Интервью с известным казахстанским политологом Андреем Чеботарёвым об итогах уходящего года
— Андрей Евгеньевич, какими трендами запомнился Вам уходящий 2013 год?
— Главным трендом года, на мой взгляд, стала актуализация вопроса о транзите верховной власти в стране. Конечно же, практическое решение данной проблемы – дело будущего. Но в этом году едва ли не повсеместно — в экспертном сообществе, СМИ, политических кругах и даже среди правящей элиты — стали активно обсуждать возможные пути и механизмы передачи власти. При этом речь шла не просто о том, кто станет следующим президентом страны, а как институционально осуществить преемственность политического курса. Дело дошло до того, что сам глава государства был вынужден несколько раз высказаться по этому вопросу. В частности, в известном фильме «Назарбаев.Live» он уверил, что передача верховной власти пройдет нормально и мирно. Хотя раньше, откровенно говоря, обсуждение темы транзита власти, особенно среди представителей правящей элиты, было табуировано. Поэтому этот год можно считать знаковым в развитии данной тематики.
Второй тренд – это усиленный спрос руководства страны с исполнительной ветви власти. Надо сказать, что президент, проводя какие-либо рабочие совещания, обычно всегда жестко ставил вопросы, серьезно требовал и спрашивал с подчиненных. Но в этом году критическая риторика главы государства превзошла как по жесткости, так и по характеру отражения в официальной прессе. Причем это коснулось не только премьер-министра и его кабинета, но и президентскую администрацию. Тем самым президент дал понять, что всевозможные проблемы имеют место не только на исполнительском уровне, но еще и присутствуют на уровне контролирующего звена.
— По моим ощущениям, транзит власти – это традиционная тема в повестке обсуждения. А поиск преемника вообще стал национальной забавой, в которую мы «играем» с периодичность не реже одного раза в квартал. Чем дискуссия уходящего года кардинально отличается от обсуждения предыдущих лет, чтобы можно было говорить о теме транзита власти как о главном тренде года?
— Хотя бы тем, что в этом году вышли две книги на тему перспектив перехода власти, соавтором одной из которых был я. Также наблюдалось много публикаций в СМИ, социологических и даже рейтинговых исследований. Так что данная тема стала в этом году более обсуждаемой, чем раньше.
— Можно ли говорить, что кроме экспертного обсуждения, предпринимаются конкретные действия по началу транзита верховной власти?
— Определенные действия есть. Можно вспомнить неожиданное назначение Касым-Жомарта Токаева, вернее его возвращение на пост председателя сената, с которого в свое время он ушел в ООН. Камбэк Токаева говорит о том, что он вновь стал востребован президентом, причем именно на посту, с которого может начаться процесс передачи президентской власти. Если бы это была техническая смена спикера сената, то я думаю просто так Токаева не стали бы вызывать из ООН. Ведь он мог сделать там немало для продвижения тех или иных внешнеполитических интересов Казахстана. Тогда как претендентов в спикеры верхней палаты парламента во власти хватает.
Второй момент: президент всерьез озабочен наведением порядка в системе исполнительной власти. Это позволяет говорить о том, что он хочет оставить государство, которое не развалится после его ухода. Поэтому необходимо обеспечить порядок и дисциплинированность в управленческом звене.
И хотя пока нет явных признаков третьего момента, но тем не менее он прогнозируется. Речь идет о вероятности проведения досрочных парламентских выборов. Переформатирование парламента вслед за определенным переформатированием правительства, которое так или иначе было осуществлено посредством точечных перестановок, было бы логическим ходом в процессе подготовки к транзиту власти. По крайней мере, думаю, что уже в первом квартале следующего года станет ясно, состоятся ли досрочные выборы или нет.
— Какие итоги можно подвести на партийно-политическом поле?
— Такое ощущение, что здесь повсеместно происходит упадок сил. ДПК «Ак жол» и КНПК, несмотря на присутствие в Мажилисе, не в состоянии выйти за те рамки, которые для них установлены. Принятие «народными коммунистами» новой программы и ротация среди секретарей ЦК пока не привели к кардинальным изменениям в их деятельности. Завершение сенаторских полномочий Гани Касымова не привело к оживлению деятельности возглавляемой им Партии патриотов. То же самое можно сказать про Компартию Казахстана, несмотря на то, что после двукратного приостановления ее деятельность с осени прошлого года возобновилась.
В лагере оппозиционных сил произошло очередное размежевание: ОСДП и «Азат» так и не стали единой партией, при этом сумев испортить отношения на межличностном уровне своих руководителей. При этом последнюю из этих партий с заявленным уходом из политики ее лидера Булата Абилова, похоже, можно «списать». Что касается ОСДП, то для продвижения своих позиций ее лидеры вновь подняли тему проведения общенародного курултая «За будущее Казахстана». Правда, предложенная в этот раз повестка дня выглядит довольно аморфной по сравнению с прошлым годом. К тому же в течение этого года не наблюдалось серьезного информационного обеспечения данной инициативы. Хотя этого требует масштабность заявленного мероприятия. Но если социал-демократы все это время активно занимались организационной составляющей курултая, то еще есть шансы не превратить его в очередной «круглый стол» с несколько увеличенным составом участников.
Вместе с тем на провластном фланге партийного поля образовалась партия «Бiрлiк», во главе которой стал руководитель «КазТрансГаза» Серик Султангали. Перед этим он неожиданно возглавил партию «Руханият». Правда, с созданием «Бiрлiк» количество действующих партий пришлось сократить на две за счет слияния «Руханията» и «Әділет». Учитывая же, что Султангали занимает не последнее место в команде Тимура Кулибаева, то можно предположить, что новая партия призвана играть роль политической поддержки именно его группы влияния.
В целом, создание данной партии говорит о многом. Ведь с 2006 года, когда ведущие провластные партии были консолидированы в «Нур Отане», «Ак орда» усиленно противодействовала партийной институционализации различных групп влияния. Теперь же «Бiрлiк» укрепляют организационно, финансово и даже идеологически. Судя по всему, она придерживается умеренно национал-патриотических взглядов. Выход данной партии на политическую арену свидетельствует о том, что на нее сделали ставку не только в команде Кулибаева. Кстати, может быть с учетом вероятных досрочных парламентских выборов.
Наконец, партия «Нур Отан». Неожиданный уход в правительство с поста ее де-факто текущего руководителя Бахытжана Сагинтаева, который пробыл здесь всего несколько месяцев, и приход новой команды во главе с Бауржаном Байбеком внес заметные изменения в руководящий состав центрального аппарата и стиль работы партии. Был также проведен определенный идеологический ребрендинг, по результатам которого партия внесла коррективы в название и приняла доктрину. Учитывая, сколько раз эта партия в свое время меняла свою программу, принятие данной доктрины возможно позволит закрепить четко выбранную идеологическую линию.
— Кто может заполнить вакуум на оппозиционном поле?
— Его уже активно заполняют, прежде всего, силы национал-патриотической ориентации. Правда, они не только активизировались, но и еще больше фрагментировались. Инициатива с проведением Курултая представителей народа наглядно это показала. При этом количественный рост национал-патриотов пока не нашел своего серьезного качественного отражения.
Также очень сильна исламизация среди молодежи. Правда, эта тенденция пока не пытается институализироваться в легальном поле. Но потенциально это те силы, которые способны занять оппозиционный фланг политического поля страны, так как светская демократическая оппозиция постепенно сдает его.
— Может ли религиозный фактор приобрести электоральное значение? К примеру, уже на ближайших выборах?
— Открыто и легально в электоральных кампаниях религиозный фактор у нас пока никак не проявится. В Казахстане нет своей исламской политической партии, как, например, в Таджикистане, которая может мобилизовать определенную часть электората. Другое дело, что потенциальные исламисты могут опосредованно влиять на ход избирательных процессов. Скажем, если способные воздействовать на них заинтересованные силы, включая некоторые группы влияния, используют их для дестабилизации обстановки в каком-либо из регионов, срыва голосования, протеста против его результатов и т.п. Такой риск в перспективе не исключен.
— С чем тогда связано то, что в этом году в Казахстане не было террористических актов? Не является ли это показателем успешной работы правоохранительных органов в борьбе с терроризмом и экстремизмом?
— О соответствующей деятельности силовых структур приходится узнавать в основном только от них самих, а также из скупых сводок по результатам судебных процессов. Последних, кстати, в этом году прошло немало – в Астане, Атырау и т.д. Однако практически все время звучат ни о чем не говорящие широкой общественности имена и цифры. Но нет никакой ясности, связаны ли, к примеру, осужденные с какой-либо международной террористической организацией или действуют самостоятельно? Большинство судов проходит в закрытом режиме. Все это не позволяет получить максимальную и объективную картину по казахстанскому религиозному экстремизму. Возникает много вопросов, а отсутствие внятных ответов на них вызывает серьезные сомнения. Тем более, когда нет четкой грани между обычными верующими и потенциальными экстремистами.
Судя по всему, жесткие меры силовиков и приговоры судов в отношении подозреваемых в причастности к экстремистам сыграли свою роль в том, что инцидентов подобных происшедшим в 2011-2012 гг. в этом году не случилось. Но я бы еще сюда добавил следующие два фактора. Во-первых, большой отток исламистов в разные «горячие точки», особенно в Сирию. Тот же КНБ признал, что до 100 казахстанцев находятся за рубежом в разных зонах боевых действий.
Во-вторых, отсутствие у казахстанских экстремистов единой организации или координирующего центра. В связи с этим в деятельности разных групп и одиночек, даже если судить по открытой информации, не наблюдается связи друг с другом. У них также нет четкой программы действий с обозначением промежуточных и конечных целей. Хотя, с другой стороны, никому не подчиненные и не взаимодействующие между собой лица могут представлять гораздо большую угрозу, чем системные и организованные силы. В случае последних иногда достаточно выявить и нейтрализовать руководство.
В целом, успокаиваться здесь не стоит. Большевики в царской России тоже когда-то начинали с так называемых «эксов», то есть грабежей, и в тюрьмах сидели массами, а закончили военным переворотом и приходом к власти всерьез и надолго. Отечественные же экстремисты вполне могут активизироваться в случае какой-нибудь смуты в стране или даже у наших соседей. Не за горами, кстати, так называемый «фактор- 2014», связанный с выводом коалиционных сил из Афганистана. К тому же ряд казахстанцев набирается боевого опыта в той же Сирии и других «горячих точках». Но если они начнут постепенно возвращаться домой, то возникнут серьезные риски для стабильности и безопасности республики.
— 2013 год был интересен не только внутриполитическими событиями, но и новыми мейнстримами во внешней политике Казахстана…
— Здесь я бы тоже отметил два тренда, причем относящихся не чисто к внешней политике, а скорее находящихся на стыке с внешнеэкономическими связями.
Первый тренд – это продвижение евразийской интеграции. Причем, в уходящем году позиция Казахстана в данном процессе была достаточно неоднозначной. Так, руководство страны опосредованно через парламентариев и представителей руководящего звена «Нур Отана» дало четко понять о неприемлемости политической надстройки интеграции в виде Евразийского парламента, создание которого Россия активно продвигает. А позднее сам глава государства выразил недовольство по ряду моментов, в том числе по барьерам для казахстанского бизнеса в России. В итоге соответствующие разногласия привели к тому, что в рамках евразийской интеграции Казахстан, похоже, начал двигаться осторожно. По крайней мере, уже на самом высшем уровне он дал понять, что он не всем здесь доволен.
Второй тренд – продолжающееся наращивание китайского экономического присутствия, по крайней мере, в нефтегазовом секторе страны. В уходящем году Китай вошел в кашаганский проект, причем накануне официального запуска эксплуатации месторождения. Обратите внимание, за последние несколько лет некоторые крупные инвесторы ушли из нефтегазового сектора Казахстана. Так, из разных проектов вышли российский «Лукойл», американская «Conoco Phillips» и норвежский «Statoil». Тогда как Китай уверенно и последовательно наращивает свое присутствие и безо всяких прецедентов продвигает свои позиции.
— Как может проявиться недовольство Казахстана нынешним характером евразийской интеграции?
— 2014 год станет ключевым с точки зрения подготовки правовой базы будущего Евразийского экономического союза. И не исключено, что возникнут разногласия по наднациональным структурам. Скажем, быть им или не быть? А если быть, то с какими полномочиями, и в каком формате они должны работать? Понятно, что Казахстан будет отстаивать паритет интересов вне зависимости от экономических возможностей, а также добиваться для себя разных льгот и преференций. Но примут ли его требования и условия партнеры, особенно Россия, пока не ясно.
— Насколько реально создание к 2015 году Евразийского экономического союза?
— Заявить о том, что такой союз создан можно, в принципе, просто подписав соответствующий договор. Однако дальше должны идти конкретные практические шаги. Пока трудно сказать, как будет разрабатываться правовая база ЕЭС. Учитывая текущие разногласия в рамках ТС-ЕЭП, следует ожидать жесткий торг между странами-участницами. Нельзя не учитывать определенные претензии в рамках евразийской интеграции и со стороны Беларуси. В конечном итоге многое будет зависеть от способности России, которая по всем параметрам доминирует в интеграционном процессе, договариваться со своими партнерами и приходить к компромиссу по тем или иным вопросам.
«Sayasat.org», 18.12.2013 г.
Бауржан Толегенов
