ЕАЭС также предполагает усиление экономического взаимодействия не только на уровне центральных властей, но и на уровне сотрудничества между отдельными регионами. В противном случае может повториться пример Украины, где противоположные интеграционные предпочтения разных регионов страны стали одной из основных причин происходящих там событий. Тем более что в странах, которые участвуют в евразийской интеграции, и особенно это заметно по России и Казахстану, в регионах имеются существенные различия по уровню социально-экономического развития.

 

Эти и другие вопросы обсуждались на кругом столе, организованном общественным фондом «Мир Евразии» и Центром актуальных исследований «Альтернатива» при поддержке исследовательского комитета Российской ассоциации политических наук по сравнительному изучению партийных и избирательных систем.

 

 

Глава общественного фонда «Мир Евразии», политолог Эдуард Полетаев, говорит, что, в отличие от России, имеющей федеративное устройство, Казахстан — страна унитарная. Здесь акцент в большей степени изначально делается на экономической географии, на приграничном сотрудничестве между регионами РК и РФ.

 

«Между этими регионами уже подписано свыше 240 различных соглашений в области торгово-экономического, научно-технического, гуманитарного сотрудничества. И практически все регионы Российской Федерации имеют торгово-экономические отношения с Казахстаном. Более того, мы знаем, что половина казахстанских областей — 7 из 14 — имеют общую границу с Россией»,— подчеркивает политолог.

 

В настоящее время на межрегиональные связи приходится около 70% российско-казахстанской торговли. В основном это энергетика, машиностроение, транспорт, связь и банковская сфера. Развиты прямые производственные связи у казахстанских регионов с предприятиями Курганской, Омской, Оренбургской, Тюменской областей, Алтайского края; 76 субъектов Российской Федерации имеют экономические связи с 14 областями РК, а также Алматы и Астаной.

 

По словам г-на Полетаева, в советское время далеко не все российские регионы имели значимые экономические связи с Казахстаном, в отличие от сегодняшней реальности. «В частности, я могу привести пример той же Астраханской области, которая после развала Советского Союза в большей степени была нацелена на внешнюю экономическую деятельность и взаимоотношения, допустим, со странами Южного Кавказа или с Ираном,— рассказывает он. — Но после того как наметился поворот в межгосударственном, межрегиональном сотрудничестве (когда, например, был построен трубопровод Каспийского трубопроводного консорциума, 200 км которого проходит по территории Астраханской области, и регион получает миллионы долларов за транзит), торгово-экономические отношения вышли на новый уровень».

 

 

Доктор политических наук, заведующий отделом по исследованию политических институтов и процессов Пермского научного центра Уральского отделения Российской академии наук Олег Подвинцев пояснил, что регионализация России, в политическом отношении, бурными темпами проходила в 90-е годы, и на это повлиял ряд причин. «Слабость федеральной, общенациональной политической элиты привела к активному формированию региональных политических элит. Слабость, или полное отсутствие государственной идеологии, привела к процессам формирования региональных политических идеологий,— перечисляет причины г-н Подвинцев. — На рубеже 1990-х — 2000-х годов в истории России был период, когда губернаторы, главы субъектов федерации превратились или были очень близки к тому, чтобы превратиться, в решающую силу в стране. Причем были разные варианты. Они могли выступить неким единым фронтом — тем более что у них была площадка: Совет федерации, в котором тогда присутствовали все губернаторы. Был другой, более вероятный вариант: что сложатся какие-то клики, группировки так называемых губернаторов-тяжеловесов. Могла возникнуть борьба между ними — это была вполне реальная альтернатива для России 15 лет назад».

 

Если говорить о сегодняшних реалиях, то, по его мнению, в настоящее время основная идея страны — единство, вертикаль власти, стабильность: «Это ценности нынешней российской власти, которые она исповедует и предлагает обществу в течение последних полутора десятилетий. Но, несмотря на произошедшие изменения, говорить о России как об унифицированном едином политическом пространстве не приходится. Никуда не исчезли региональные элиты, их политические амбиции и различия. И с этим приходится считаться федеральному центру»,— добавляет он.

 

И когда, по его мнению, эксперты начинают говорить о перспективах регионализации России, то не надо считать, что это такое одномерное явление, что маятник качнулся в 90-е годы в сторону регионализации, а сейчас он качнулся в сторону централизации и уходит все дальше и дальше: «На самом деле все сложнее, и наличие серьезных политических различий между субъектами федерации — это не просто какое-то временное явление, характерное для 90-х годов, это уже сформировавшаяся, достаточно прочная особенность политического поля страны, с которой надо считаться при любом политическом режиме и любом политическом курсе»,— отмечает он.

 

Вместе с тем кандидат политических наук, научный сотрудник Центра сравнительных исторических и политических исследований Ирина Шевцова объясняет, что, например, основные игроки регионализации в том же Евросоюзе — это региональные партии. Начало 1990 годов — тот рубеж, который принято считать всплеском активности в Европе. Поскольку был подписан Маастрихтский договор, усилилась политическая интеграция на территории всего ЕС и случился ответный всплеск регионализма.

 

Если же посмотреть на партийные системы, то, по словам Алексея Гилёва, директора Центра сравнительных исторических и политических исследований, на постсоветском пространстве совсем немного таких, которые включают в себя региональные партии или партии, которые в своих программах так или иначе ориентируются на некоторые части страны. В их число входят Кыргызстан, Молдова и Украина. Однако никакой этнический, территориальный раскол не отражен в партийных системах Армении, Азербайджана, Казахстана, Беларуси, России, Таджикистана и Узбекистана.

 

«За почти четверть века развития российской политической системы не сложилось региональных партий. Несмотря на это, в РФ был потенциальный повод для раскола. В первую очередь это потенциальная линия напряжения между Кавказом и остальной Россией, между Москвой и провинцией. Эта тема регулярно всплывает, но в партийный раскол это не вылилось, хотя люди могли опасаться, что они будут ущемлены за то, что они кавказцы или провинциалы,— говорит он. — Как это было преодолено? Можно говорить о том, что центр просто задарил региональные элиты пряниками. И произошла кооперация региональных политических элит, которые создавали региональные блоки: то есть включение этих сил в большую федеральную политическую машину “Единой России” (ЕР). Туда были включены кавказские территориальные идентичности, а также идентичности, которые пестовались губернаторами других регионов».

 

Другими словами, получилось, что голосовать за ЕР нужно для того, чтобы она каким-то образом вознаградила регион. «Если ты патриот, то должен голосовать за эту партию, чтобы она набрала больше голосов и твой регион был лучше вознагражден, чем регион, где голосов меньше. Таким способом проблема была решена, потенциальная линия напряжения была снята,— поясняет эксперт. — Случай соседней Украины показывает обратную ситуацию. Региональные идентичности были встроены в несколько межрегиональных политических партий; соответственно, партийная система только структурировала их и они конкурировали между собой. На каждых выборах возникала ситуация неопределенности, и в первую очередь всплывала территориальная идентичность».

 

Он считает, что в случае, когда элита не кооперируется с региональной оппозиционной силой, региональная оппозиция выстраивает альтернативную модель поведения и играет сама по себе против центральной элиты. «Общая модель выглядит таким образом. Для постсоветского пространства существуют три вилки. Если существует неопределенность на выборах, у нас уже есть вилка. Если неопределенности нет, то политизировать региональные идентичности нет повода. Так происходит в Туркменистане, Таджикистане, Узбекистане,— отмечает он. — Если неопределенность время от времени все-таки возникает, эти различия могут политизироваться тогда, когда они сильны. Когда не очень сильны, страна более или менее гомогенна,— несмотря на регулярно возникающие неопределенности, как в Беларуси, Армении, Азербайджане,— то просто нет повода вспоминать о каких-либо отличиях. Там их просто нет. Как было отмечено, Белоруссия — очень похожая страна; хотя и есть западные регионы, которые отличаются от восточных, тем не менее различия между ними не такие заметные, как в других постсоветских странах».

 

И последняя вилка, в которой Россия и Казахстан оказались вместе, а Молдова, Украина и Кыргызстан — по другую сторону: это как раз ситуация кооперации элит. «Когда региональные элиты кооперируются с центральными (Казахстан) или федеральными (Россия), тогда не возникает шанса для политизации территориальных процессов. И только тогда, когда этой кооперации нет, как в Молдове, Украине и Кыргызстане, региональные силы действуют сами по себе,— замечает он. — Действовать они начинают, когда пахнет реальными изменениями».

 

 

Доктор экономических наук, профессор Международной академии бизнеса Айгуль Тулембаева считает, что в Казахстане сложилась картина, совершенно отличная от России. «В Казахстане нет регионализации, но есть регионализм. Регионализм как наличие интересов различных регионов страны — не как отдельных субъектов, а как территориально разделенных километрами дорог. Казахстан имеет большую территорию, и очень сильно отличается экономическое развитие регионов не только в отношении валового продукта, но и по составляющим этого валового продукта. Экономика всегда определяет политические процессы. И если говорить о политических региональных элитах, то они складываются из экономических интересов. Соответственно, та экономика, которая складывается в том или ином регионе, определяет и специфику политических элит»,— считает она.

 

Андрей Чеботарёв, директор Центра актуальных исследований «Альтернатива», в связи с этим заметил: нужно помнить, что в Казахстане есть пять крупных «зон»: Центральный Казахстан, Западный, Северный, Южный, Восточный. В то время как Россия и по этническому, и по территориальному, и по другим признакам имеет куда более сильный разброс.

 

«Можно увидеть регионы, которые пытаются влиять на центр. Можно сказать, даже гегемоны. У нас это юг, как мы уже признали, особенно наблюдается по перетеканию кадров и формированию элиты на центральном уровне. В России это, наверное, Санкт-Петербург. В связи с этим есть крайности — это сепаратизм, который пережила Россия, а сейчас переживает Украина. У нас, к счастью, таких тенденций нет. Однако вопросы как внутренней регионализации, так и внешней, конечно, актуализируются благодаря ЕАЭС. У нас есть западные области, граничащие с областями Приволжского регионального округа РФ, большой пласт регионов, которые граничат с Россией по Уральскому, Сибирскому регионам. И понятно, что там как раз экономика определяет уровень интеграции, а не политика»,— сказал г-н Чеботарёв.

 

Олег Подвинцев, продолжая тему регионального сепаратизма, подчеркнул, что она никогда не сходит с повестки дня. Например, в Красноярске, в Новосибирске на уровне сообществ и сегодня существуют проекты сибирского регионализма, сибирского сепаратизма. Даже есть флаг сибирской республики. Но региональные элиты как политический проект это не воспринимают. В этом смысле опасения относительно северных территорий Казахстана в большинстве своем также надуманны.